Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

Пахло, оказывается, капустой, луком, кашей и копченой грудинкой, а прежде всего жареным гусем. Святой Мартин был на носу и напоминал о себе. Перед расположенной в непосредственной близости от Болковских ворот корчмой стояло много телег, а в конюшне топталось много коней. Гостей могла заманить кухня «Козла», либо их вынудил исполняемый Свебодицами дорожный закон.

– Многолюдно сегодня у вас, – обратился Рейневан к конюшенному пареньку. – Работы по уши, да? А чьи это кони?

Мальчик пояснил чьи. Поясняя, вздыхал. Он был очень возбужден. И очень болтлив. Они разговаривали бы дольше, если б не Либенталь.

– Эй! Ты! Белява! Что еще за разговорчики? Заткнись и давай сюда. Живо!

Наполненная дымом, чадом и приятным теплом корчма была забита людьми. В основном селянами, которым извечная деревенская традиция сурово наказывала в субботний вечер упиться до ризположения. Были и купцы, были пилигримы в опончах, обшитых ракушками из Компостеллы. Были цистерцианские сборщики пожертвований, в быстром темпе опорожняющие как тарелки, так и жбаны. На скамье у камина сидели шестеро кнехтов в кожаных кабатах, а рядом у стола четверо одетых в черное грустных типов.

Громко и презрительно, как пристало рыцарям, заказали еду и напитки. Либенталь снова решился приуменьшить полученные на дорогу деньги, так что их стол заполнили тарелки с мясом, горшки с кашей, кувшины с вином и бутылки с яблочным напитком.

– У-ах… – простонал спустя некоторое время Придланц. – Ничего жратва. Да и питье подходящее.

– Jo, jo, – рыгнул Кун. – Хорошо, gut. Wia sih’s g’hört.

– Значит, глотнем!

– Ваше здоровье! Наливай, Бартош!

– Ваше здоровье!

– Жаль, – вздохнул Бартош Строчил, – что, наевшись и напившись, не потрахаем. Но завтра, пся крев, будет по-другому. Вот увидите. Когда остановимся в Свиднице. О святой Георгий Чудотворец! Я знаю, есть в Свиднице борделик, девочки там словно твои лани…

– Надеюсь, – отер усы Либенталь, – что сведения эти достаточно современны. А, Строчил? Как давно ты этих ланей знавал? Хорошо б не оказалось, что теперь это ровесницы старухи Боршнитцевой. Такие же гнилушки!

– Преувеличиваете, господа, – проговорил Рейневан. – Кроме того, кажется мне, вы оскорбляете честь женщины.

– А тебя кто-то спрашивает? – крикнул Либенталь. – Чего ты хайло раскрываешь?

– Тише, милостивые господа, – прошипел Придланц, неспокойно озираясь. – Немного потише. На нас уже посматривать начинают. А в чем дело, Белява?

– Благородная госпожа Боршнитцева вовсе не старуха. Моему отцу столько же лет, а он вовсе не старик.

– Чего-чего? Не понял?

– Шестьдесят лет, – возвысил голос Рейневан, – это не старость. Мой отец…

– Иди ты в жопу со своим отцом! – рявкнул Либенталь. – Чтоб дьявол твоего отца унес! Шестьдесят не старость? Ну и баран! Тот, кому шестая звездочка стукнет, тот головешка, рухлядь и старый пердун! Ясно?! А ты молчи и не возражай. Нито получишь по мордасам!

– Кричите громче, громче, – буркнул Придланц. – Еще не все вас слышали. Вот хотя бы тот грязнуха у двери. Он, пожалуй, не слышал.

– Кроме того, – тихо сказал Рейневан, глядя Либенталю прямо в глаза, – кроме того, мне не нравится, как ваши милости рассуждают о женщинах. Как бесчестно это рассматривают. Кто-нибудь может подумать, что всех женщин вы мерите одной меркой. Что для вас все они одинаковы.

– Чтоб меня удар хватил! – Либенталь саданул кулаком по столу так, что подскочила посуда. – Ради Бога! Я не сдержусь!

– Вы заткнетесь или нет? Черт побери…

– Господин Белява, – перегнулся Строчил через стол. – Что на тебя нашло? Перепили или как? А может, приболели? Сначала отец, теперь какие-то бабы… Что с тобой?

– Я не согласен с тем, что все женщины одинаковы.

– Все одинаковы! – зарычал Либенталь. – Одинаковые, мать и туда, и обратно! И одному и тому же служат!

– Ну нет! – Рейневан вскочил из-за стола, принялся размахивать руками. – Нет, господа! И слушать не хочу! Я едва сдержался, – он пискляво повысил голос, – когда вы Отца Святого оскорбляли, папу Мартина V, с жопой его сравнивая, обзывая старой развалиной и пердуном! Но отказывать в почестях Божьей Матери? Говорить, что ее почитать не следует? Что она такая же, как все женщины, что cicut ceterae mulieres[657] зачала и родила? Нет, этого я спокойно слушать и не подумаю! Я вынужден покинуть ваше общество!

У Либенталя и Придланца отвисли челюсти.

Не успели они отвиснуть окончательно, как четверо грустных из-за стола в углу вскочили. Как по команде вскочили также и кнехты в кожаных кабатах.

– Именем Святой Инквизиции! Вы арестованы!

Либенталь оттолкнул стол, схватился за меч, Строчил пинком перевернул скамью, Придланц и Кун разом сверкнули выхваченными клинками. Но у четверых грустных неожиданно объявились сторонники. На лбу Куна с треском разбился глиняный горшок, брошенный с невероятной точностью и силой одним из обшитых раковинами пилигримов. Баварец ударился спиной о стену, и прежде чем пришел в себя, его уже крепко держали в объятиях два цистерцианца. Третий цистерцианец, высокий, но крепкий и мускулистый, ударил Либенталя плечом, хватил коротким и точным слева, добавил справа. Либенталь ответил, монах увернулся. Немного, но достаточно, чтобы кулак едва лизнул ему тонзуру, сам проделал снизу отличный хук, а потом еще получил прямой. Прямо в нос. Либенталь залился кровью, скрылся под толпой навалившихся на него кнехтов. Другие уже успели обезоружить Строчила и Придланца.

– Вы арестованы, – повторил один из грустных. Никто из них в драку не ввязался. – Именем Святой Инквизиции – вы арестованы. За богохульство, святотатство и оскорбление чувств.

– Чтоб вас псы вусмерть затрахали! – ревел прижатый к полу Придланц.

– Это будет запротоколировано.

– Сукины дети!

– И ты тоже.

Вероятно, нет нужды добавлять, что Рейневана уже давно не было в комнате. Как только началась суматоха, он сбежал.

Конюшенный мальчишка выполнил просьбу, не расседлал одного из коней. До захода солнца было еще настолько далеко, что ворота не заперли, и настолько близко, чтобы на дороге уже не было ни души, никого, кто мог бы дать указания погоне. А Рейневан не сомневался в том, что погоня не заставит себя ждать, начнется сразу же, как все выяснится. Преследовать его будут, он это знал, не только его недавний эскорт, но и те грустные, в которых он безошибочно распознал людей инквизиции. Необходимо было как можно скорее увеличить дистанцию, удалиться настолько, чтобы надвигающиеся сумерки расстроили планы преследователей. Когда опустится мрак, он должен быть далеко. Любой ценой. Даже если для этого придется загнать коня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});